На лестничной площадке четыре двери. Квартира Деда — в глубине, напротив моей.

Все так и звал его — просто Дед. Насколько мне известно, никто в подъезде не знал ни его имени-отчества, ни фамилии. А Дедом звали, потому что, действительно, был он стар. Я не мастер угадывать возраст по внешнему виду человека, но то, что ему было далеко за семьдесят, — это уж точно.

Хотя и был Дед, в отличии от многих других одиноких стариков, всегда чист и опрятен, внешность его производила довольно-таки отталкивающее впечатление. Основная заслуга в этом принадлежала его голове, которая, благодаря полному отсутствию какой-либо растительности и большим желтым пластмассовым зубам, у которых не было ни малейшего шанса спрятаться за морщинистыми, будто два заскорузлых кусочка кожи, губами, поразительно походила на боевой трофей кровожадных пигмеев.

Не делал Деда более привлекательным и его характер.

Я сам человек не очень-то общительный, почти любому обществу предпочитающий одиночество, но все же с соседями раскланиваюсь на ходу, бросаю вежливое «здрасьте». Дед же всегда ходил, вперив взгляд себе под ноги, никого вокруг не замечая. Когда он шел навстречу, мне казалось, что, если упереться ему в лоб ладонью, то он, подобно механической игрушке, будет продолжать бессмысленно перебирать ногами на месте, до тех пор, пока не кончится завод.

Жил Дед один. К нему никто никогда не приезжал. И сам он выходил из квартиры, как мне кажется, не чаще одного раза в неделю, только затем, чтобы дойти до ближайшего магазина и вернуться с сумкой, набитой продуктами.

Общаться мне с ним, если только это можно назвать общением, доводилось два раза.

Примерно год назад в магазине я оказался следующим за Дедом в очереди к кассе. Когда кассирша подсчитала стоимость его покупок, оказалось, что денег у Деда не хватает. Дед начал было откладывать что-то в сторону, но я сказал кассирше, что мы соседи и заплатил недостающую сумму, всего что-то около десяти рублей. Дед, даже не посмотрев в мою сторону, переложил покупки в свою сумку и вышел из магазина. Деньги он мне принес вечером. Молча сунул в руку бумажку и горсть мелочи и, не сказав ни слова благодарности, ушел.

Пару месяцев спустя, поднимаясь по лестнице, я увидел Деда, который, положив сумку на пол, отчаянно боролся с дверным замком.

— Вам помочь? — Спросил я.

Дед искоса посмотрел на меня и молча отступил на два шага, оставив ключ в замке. Замок не желал открываться из-за того, что просела дверь. Дернув дверную ручку вверх, я повернул ключ. Дед подхватил свою сумку, выхватил у меня из руки ключ и скрылся за дверью, захлопнув ее прямо перед моим носом, как будто боялся, что я ворвусь в его квартиру и вынесу все, что там есть. Но после первого случая я и не ждал от него никаких проявлений благодарности.

Довелось мне и услышать голос Деда, но случилось это только при третьей нашей встрече, которая произошла в середине лета.

Жара стояла неимоверная. На безумно голубом небе вот уже две недели, как не показывалось ни единого облачка. За день квартира превращалась в основательно прогретую духовку, в которой можно было испечь пирог, а вот спать было совершенно невозможно. Даже душ из тепловатой водицы давал облегчение не более чем на десять минут.

Было воскресное утро, около десяти часов. Я слонялся по комнате, прихлебывая чай со льдом, с таким чувством, будто вместо головы у меня воздушный шарик. Данное сравнение было единственной мыслью, на которую сподобился сегодняшним утром мой мозг, основательно изъеденный духотой и бессонницей.

Я даже почти не удивился, когда, открыв на звонок дверь, увидел на пороге Деда.

Выглядел Дед просто ужасно. Одной рукой он опирался о косяк, другую прижимал к груди слева. Дышал он часто, с каким-то хрипловатым присвистом на выдохе. Все лицо его и лысый череп были покрыты большими круглыми каплями пота, казавшимися приклеенными к коже.

— Вам плохо? — Спросил я. — Вызвать «скорую»?

Дед отрицательно качнул головой, махнул мне рукой и, тяжело переставляя ноги, направился к своей двери.

Я последовал за ним, готовясь в случае необходимости подхватить его за руку.

Миновав маленькую, почти квадратную прихожую, мы вошли в единственную комнату. Скудная мебель, находившаяся в ней, была расставлена вдоль стен: узкая металлическая кровать, полуприкрытая старым клетчатым покрывалом, низкая, похожая на больничную тумбочка, выкрашенная белой масляной краской, на которой стояли пузырьки с лекарствами и полупустой стакан воды, и грубо сколоченный, покрытый той же, что и тумбочка, краской, табурет, который, судя по многочисленным разноцветным пятнам на широкой крышке, выполнял роль обеденного стола.

Все остальное свободное пространство комнаты занимала детская железная дорога со станционными домиками, искусственными миниатюрными деревьями и холмами, семафорами и тоннелями.

Рельсы были уложены тремя большими перекрывающимися петлями, образующими в центре равнобедренный треугольник с чуть выпуклыми сторонами. Площадь треугольника, в отличии от всего остального пути, была совершенно пустой, свободной от каких-либо декоративных украшений. У балконной двери, в углу, где было отведено место под «депо», плотно, бок о бок, стояло около трех десятков локомотивов и не поддающееся беглому подсчету, огромное число пассажирских и грузовых вагонов, цистерн и открытых платформ.

Дед тяжело опустился на кровать и, взяв с тумбочки, проглотил какую-то таблетку. Несколько секунд он сидел с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарство подействует. Потом глаза его открылись и окинули меня внимательным оценивающим взглядом.

Я присел на краешек табурета.

— Может быть, все-таки, вызовем врача?

Дед снова отрицательно мотнул головой, еще более уверенно и непреклонно, чем в первый раз.

— Извините, что вынужден был потревожить вас, — сказал он.

Голос у него был тихий, шелестящий, похожий на шорох желтой осенней листвы, и, на мой взгляд, совершенно не вязался с его внешностью.

— А, ерунда, — отмахнулся я и стал ждать продолжения.

Если Дед не хотел, чтобы я вызвал ему врача, то что, в таком случае, ему было от меня нужно?

— Мне просто не к кому больше обратиться за помощью, — беспомощно развел руками Дед. — А одному мне не справиться... И время мое, похоже, совсем уже вышло...

Он говорил отрывисто, бестолково, то бросая на меня беглый взгляд, то отводя глаза в сторону. Мне показалось, что Дед не знает, с чего начать, да и вообще засомневался, правильно ли поступил, пригласив меня к себе и начав этот разговор.

Вдруг он снова схватился за сердце и страшно вытаращил глаза. Я бросился к тумбочке с лекарствами, схватил первый подвернувшийся под руку пузырек с характерным запахом сердечных капель, вытряс какое-то количество капель в пластиковую крышку и влил лекарство в раскрытый рот Деда.

Вначале мне показалось, что лекарство не действует, или же я, совершенно не разбираясь в лекарствах, скормил Деду не то, что нужно. Но через пару минут Деду явно полегчало. Дыхание его стало ровнее. Он взял в руку полотенце и промокнул покрывшуюся испариной лысину и лицо.

— Вот видите, — попытался улыбнуться он, как будто хотел извиниться передо мною за внезапный приступ.

— Вам необходим врач, — постаравшись придать своему голосу убедительность, сказал я.

— Врач здесь уже не поможет, — покачал головой Дед. — От старости лекарства еще не придумали.

— Чем же, в таком случае, могу помочь вам я?

— Вы — можете, — уверенно произнес Дед.

Я решил, что речь пойдет о завещании или о чем-то еще в этом роде.

Дед попытался подняться на ноги.

— Да куда вы, — удержал я его на месте. — Вам вообще было бы неплохо прилечь.

От последнего моего замечания Дед отмахнулся, как от назойливого слепня.

— Я думаю, лучше всего будет начать разговор с небольшой демонстрации. Иначе вы просто мне не поверите, — сказал он. — Будьте добры, принесите из холодильника яйцо.

— Яйцо? — Удивленно спросил я.

— Да, именно, куриное яйцо.

Я не стал спорить и пошел на кухню.

В холодильнике на полочке лежало одно единственное яйцо. Я взял его и вернулся в комнату.

Пока меня не было, Дед слез-таки с кровати и теперь ползал по полу на четвереньках, расставляя на рельсах свои паровозики.

— Да что же вы прямо как маленький! — Возмущенно воскликнул я. — Вам лежать надо, а вы в игрушки играете.

Дед продолжал свое занятие, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Ну, не бороться же мне с ним было? В конце концов, кто он мне? Зачем он меня позвал? Это его жизнь, его здоровье... И его железная дорога. Привалившись спиной к стене, я наблюдал за возней Деда с паровозиками. Задумавшись, я чуть не раздавил неизвестно зачем принесенное яйцо, которое до сих пор держал в руке.

— Послушайте, — сказал я, устав наблюдать за старческими чудачествами. — Может быть, я пойду к себе, а вы меня позовете, когда я буду нужен? Куда положить яйцо?

— Секундочку, я уже почти закончил, — оборвал меня Дед.

Он прицепил последний вагон к составу и устало присел возле моих ног. С гордостью и удовольствием посмотрел со стороны на дело своих рук.

На путях стояло три состава. В одном было два вагона, во втором — пять, в третьем — семь. Каждый из них был установлен на своей петле рельс, в точках, наиболее удаленных от центрального треугольника.

— В детстве вы хотели стать машинистом? — Спросил я Деда.

— Нет, — ответил он. — Я увлекся этим гораздо позднее, уже на пенсии.

Как зачарованный смотрел он на свою игрушку.

— С яйцом-то, что делать? — Спросил я.

Дед пододвинулся к коробочке с пультом управления дорогой, проверил соединение проводов, а затем повернулся ко мне и сказал:

— Разбейте его. Вон там, в центре, — он указал на свободный от игрушечных построек треугольник в самом центре сплетения железнодорожных веток.

— Что? — Переспросил я, решив, что что-то неправильно понял.

— Разбейте его. Хлопните об пол, — повторил Дед и резким взмахом руки изобразил, что именно я должен сделать.

— Зачем? — Снова спросил я.

— Потом увидите. Ну, давайте же!

Голос Деда сорвался от волнения.

Я пожал плечами и, протянув руку, разжал ладонь.

Ударившись о пол, яйцо, как и следовало ожидать, раскололось. Из-под осколков белой скорлупы вытекла блестящая бесцветная лужица, в которой плавал оставшийся целым желток, похожий на вытаращенный глаз идиота.

— Теперь — смотрите.

Дед двинул рычажок на пульте управления, и все три состава одновременно двинулись с места, медленно набирая скорость.

Я думал, что каждый паровозик будет тащить состав только по своему кругу, но, набрав скорость, поезда стали ловко менять направления на стрелках, переходя с одной ветки на другую. Но при этом все время на каждом из кругов находился только один состав. Пару раз мне казалось, что неизбежно столкновение, но поездам всегда удавалось разминуться в последний момент.

— Не туда смотрите, не туда! — Закричал на меня Дед. — Не на поезда, — на яйцо!

Я удивленно посмотрел на Деда.

— Не на меня! Туда, туда смотрите! — Ткнул он пальцем в сторону, куда мне следовало смотреть. — Уже начинается!

Я посмотрел туда, куда указывал кривой палец Деда, да так и замер с разинутым в буквальном смысле ртом.

Осколки яйца, как на пущенной в обратную сторону видеопленке, медленно втянули в себя свое растекшееся содержимое, а затем собрались в месте, срослись в местах, разделяющих их трещин, и превратились в целое яйцо.

Поворотом рычажка на пульте Дед остановил движение на железной дороге. Ничего не говоря, с откровенным удовольствием рассматривал он мою обалдевшую физиономию.

— Хотите повторить? — Спросил он, вдоволь насладившись зрелищем клинической картины ступора.

Я только молча кивнул головой.

Дед расколотил яйцо с гораздо большим старанием, чем я. Он еще поболтал в образовавшейся лужице пальцем и раздавил крупные осколки скорлупы. После этого он расставил поезда в исходные позиции и запустил их по рельсам.

Теперь уж я не отрываясь смотрел на остатки яйца.

Вопреки законам физики мысли в моей голове из-за жары двигались гораздо медленнее. Может быть, Дед — отставной иллюзионист? Одни достают кроликов из шляп, другие склеивают распиленных женщин, почему же тогда кому-нибудь не придумать трюк с разбитыми яйцами, которые...

Я не успел закончить мысль, когда повторилось то же, что и в первый раз. Осколки скорлупы сами собой собрались вместе, всосали свое вытекшее содержимое и превратились в целое яйцо.

Дед остановил движение составов. Аккуратно ступая между декоративных деталей дороги, он добрался до центра и взял в руки яйцо.

— Можете взять и посмотреть сами, — сказал он, протягивая яйцо мне.

Я принял яйцо из его руки и без особого интереса повертел на ладони. У меня даже и сомнений не было в том, что оно настоящее.

— Интересный фокус, — сказал я. — Расскажите, как вы его делаете?

— Фокус? — Ухмыльнулся Дед.

Он прошел к тумбочке, отмерил дозу лекарства, и, морщась, проглотил, запив водой из стакана. Затем сел на кровать, подложив под спину подушку.

— Яйцо целое? — Спросил он.

— Целое.

— Но вы же сами, а потом еще и я, разбили его.

— Разбили.

— И вы думаете, что это просто фокус?

— А что же еще?

— Разве вы не видели, что яйцо само восстановилось? Или вы не верите своим глазам?

Я пожал плечами.

— Все выглядело вполне естественно.

— И только-то...

Дед выглядел разочарованным.

А что, собственно, он хотел от меня услышать? Или мне нужно было восторженно захлопать в ладоши?

— Я думал, что вы более проницательны, — покачал головой Дед.

— Ну, уж что есть, — я с прискорбием развел руками.

— Мы можем повторить эксперимент, используя все, что угодно: разорванный лист бумаги, сожженную спичку...

— Послушайте, что вы хотите мне доказать?

Опершись на локоть, Дед подался в мою сторону.

— То, что при определенном расположении движущихся составов любой предмет, помещенный в центр железнодорожных путей, восстанавливается в своем первоначальном виде. А если бы мы продолжали эксперимент с яйцом, то через какое-то время оно бы просто исчезло.

— А спичка превратилась бы в ту сосну, из которой был сделана?

— Нет. Спичка остается тем кусочком дерева, из которого была сделана. Для того, чтобы восстановить сосну, понадобились бы все спички, которые был из нее сделаны.

— Так, — я поискал глазами место, куда можно было бы положить яйцо, которое до сих пор держал в руках, и, не найдя ничего лучшего, засунул его в одинокий поношенный тапок у двери. — Значит, у вас там машина времени?

— Не знаю. Может быть. Исправные часы, помещенные в центр, просто останавливаются, а сломанные — начинают идти.

— В таком случае, я бы посоветовал вам открыть часовую мастерскую. Если, конечно, вам не нужна Нобелевская премия.

— Вы очень остроумны.

— Я был бы еще остроумнее, если бы не жара.

— Я не знаю как, по какому принципу действует созданная мною система, но то, что она действительно действует, вы могли убедиться сами.

— И, что же получается, сделав мировое открытие, вы никому об этом не говорите, а продолжаете баловаться с разбитыми яйцами и сожженными спичками?

Дед грустно улыбнулся.

— Молодой человек, вы только что сами все видели своими собственными глазами и, все равно, боитесь поверить, думаете, что вас просто дурачат. А, представьте себе, если никому неизвестный лысый старик придет в Академию и заявит, что у него дома стоит машина времени или что-то вроде этого? Как, по-вашему, какая будет реакция?

— Да уж, реакция будет соответствующая, — не мог не согласиться я.

— Вот видите. А у меня уже не так много сил и здоровья, чтобы кому-то что-то доказывать.

Мысли у меня в голове плыли и путались. Жара была тому виной или же отчаянная убедительность, с которой говорил Дед, — не знаю. Может быть, Деду, действительно, удалось создать некую пространственную систему, внутри которой происходит восстановление сломанных предметов? Яйцо-то, целое, вот оно, можно подержать в руке, хотя я сам разбил его об пол. Возможно, у Деда получилось что-то вроде ленты Мебиуса, пространство вывернутое наизнанку, проход в другое измерение... А, впрочем, ничего я в этом не понимаю. Пусть специалисты решают, что у него там получилось, — искривление пространственно-временного континуума или спонтанное поглощение энтропии.

— Хорошо, будет считать, что я вам поверил. Но как вам это удалось?

— Совершенно случайно. Я часто перестраивал железнодорожные пути и вот однажды собрал то, что вы видите. В центре, в треугольнике, я поместил макет озера. Но, когда я запустил поезда, он превратился сначала в бесформенную расплавленную массу, а затем — в кучку цветных пластиковых шариков.

— И с чем вы еще экспериментировали?

— Со всем, что попадало под руку. И всегда результат был один и тот же: вещи сначала обновлялись, а затем распадались на те составные части, из которых были когда-то сделаны. После этого я перешел к опытам с биологическим объектом. Цветок, помещенный в центр системы, снова собрал свои лепестки в бутон и втянул его в стебель, который стал быстро уменьшаться в размере и, в итоге, превратился в семя. Бабочка сложила крылья и стала куколкой, из которой выползла гусеница. Раздавленный таракан ожил и побежал.

— Ну, это вы напрасно, — не мог не заметить я. — Тараканов у нас и без того хватает.

Дед улыбнулся шутке и продолжал.

— Даже замороженная рыба, купленная в магазине, оттаяла, ожила и стала бить хвостом.

— А из тушенки, наверное, получилась живая корова?

— Нет, только кусок свежей говядины.

— Тоже неплохо. А вот, если... Ну, впрочем, ладно.

Дурацкий вопрос чуть было не сорвался у меня с языка, но я все-таки сумел удержаться.

— Я так и не понял, для чего вы это мне рассказываете?

— Я вынужден просить вас о помощи, — медленно, чтобы я смог в полной мере оценить, какое высокое доверие мне оказано, произнес Дед.

— Нет проблем, — с готовностью согласился я. — Что я могу для вас сделать?.. И при чем здесь железная дорога?

Не иначе как старик решил отписать мне ее по завещанию, чтобы я запускал ее каждый год в день его рождения.

— Знали бы вы, как не хочется умирать, — тяжело вздохнул Дед.

— Наверное, когда-нибудь узнаю, — ответил я лучшее, что смог придумать.

— Сегодня ночью у меня был очень тяжелый приступ. Мне даже подумалось, что он будет последним. Следующую ночь я, скорее всего, не переживу.

— Ну, что вы, конечно же переживете, — как можно убедительнее произнес я. — Это просто жара на всех ужасно действует. Я тоже чувствую себя едва живым.

Дед тихо покачал головой.

— День или два, — какая разница. Конец неизбежен. И помочь мне можете только вы. Я хочу испытать действие системы на себе.

— Вы хотите омолодиться! — Догадался я.

— Именно так, — кивнул головой Дед.

— А я вам нужен в качестве свидетеля.

— Нет. Вам предстоит включить и остановить движение поездов, когда я буду находиться в центре системы.

— А почему бы вам самому не повернуть рычажок. Ведь это, насколько я понимаю, не электрический стул.

— Дело в том, что во время работы системы по всему внешнему периметру рельс возникает невидимое поле, не позволяющее проникнуть внутрь очерченного им круга. А, поскольку пульт управления железной дорогой находится снаружи, то и управлять им должен тот, кто находится вне рельсового периметра. Перенести пульт внутрь системы, как вы понимаете, нельзя, потому что он может разрушиться.

Все, что говорил Дед, было вполне логично. Я задумчиво потер щеку и, почувствовав под рукой колючую щетину, подумал, нельзя ли каким-нибудь образом приспособить дедову систему, чтобы обходиться без бритья?

Дед внимательно наблюдал за моими раздумьями.

— Ну, что ж, — я решительно хлопнул себя по коленям. — Когда начнем?

— Если вы не против, то прямо сейчас, — сразу же засуетился Дед, как будто боялся, что, хорошенько подумав, я откажусь от затем.

Широким жестом конферансье, вызывающего артиста на бис, я пригласил Деда занять место среди сплетения рельсов. Я вел себя так безалаберно, наверное, потому, что, все-таки до конца не верил в то, что что-нибудь произойдет.

Дед установил поезда в исходные положения и показал мне, как пользоваться пультом управления. Он сам установил требуемую скорость движения и категорически запретил мне дотрагиваться до переключателей стрелок. От меня требовалось только включить и выключить питание.

Убедившись, что я все правильно понял, Дед, осторожно ступая среди игрушечных деревьев и домиков, добрался до центрального треугольника и сел, скрестив ноги.

— Можно начинать, — торжественным полушепотом произнес он.

— Эй, послушайте! — Воскликнул я, вспомнив, что забыл спросить самое главное. — А как я узнаю, что пора выключать? Вы скажете мне или подадите какой-нибудь знак?

— Не знаю, смогу ли я это сделать. Действуйте по обстоятельства. В любом случае, выключайте дорогу, как только заметите, что во мне произошли какие-то изменения.

— Договорились, — я взялся за рычажок включения. — Ну, что, поехали?

Дед рубанул рукой воздух, как командир артиллеристов, командующий залпом, и я запустил поезда.

Дед сидел неподвижно, сложив руки на коленях. Я внимательно наблюдал за ним, но никаких изменений пока не замечал, если не считать того, что лицо его стало похожим на гипсовую маску, а глаза как будто поблекли и затуманились. Я даже испугался, не хватил бы старика удар от волнения, и, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, помахал рукой. Дед моего знака, похоже, не заметил. Я окликнул его, и снова не получил никакого ответа.

Тогда я вспомнил, что Дед говорил о поле, которое образуется вокруг железной дороги во время движения поездов. Я протянул руку и, действительно, почувствовал преграду. Ладонь уперлась в нечто, похожее на туго надутый воздушный шар из плотной резины. Я попытался усилить нажим, но невидимая преграда не подалась ни на миллиметр. Почему-то я сразу подумал, что этот барьер не прошибешь даже танком.

Изучением поля я занимался не более минуты, но, когда посмотрел на Деда, с тем произошли значительные изменения. У него отросли волосы! Жидковатые и совершенно белые, но раньше-то у него вообще был голый шар! И морщины на лице как будто немного разгладились.

Я хотел было выключить дорогу, но вдруг подумал, а куда торопиться? Дед велел мне действовать по обстоятельствам. Он не видит и не слышит меня, но, скорее всего, это из-за поля. Выглядит Дед нормально, даже лучше, чем до начала эксперимента. Так пусть еще немного помолодеет и подлечится.

А внешность Деда, между тем, продолжала меняться. Волосы стали гуще, приобрели стальной оттенок, лицо округлилось, кожа на нем разгладилась и даже кривые, тощие пальцы его стали распрямляться.

И вдруг одежда на Деде расползлась по швам, упала на пол, потеряла цвет и превратилась в спутанные мотки ниток.

Все, пора кончать, решил я и потянулся к пульту.

Рука уперлась в невидимую и непреодолимую преграду.

Не знаю, что произошло, но пульт, установленный возле самых рельс, но с наружной стороны кольца, каким-то образом попал в зону действия поля и стал недостижим для меня.

Я вскочил на ноги и застучал кулаками по невидимой преграде. Но не раздалось ни единого звука.

Теперь только сам Дед мог бы помочь себе, но он сидел все так же неподвижно, вперив невидящий взгляд в пустоту, и молодел на глазах. Волосы его стали темными, почти черными, зубные протезы выпали изо рта и рассыпались по полу, а обнаженное тело, иссушенное годами, стало наливаться мышцами.

Потеряв счет времени, я стоял, упершись ладонями в невидимый барьер, и наблюдал, как Дед превращался из старика во взрослого мужчину, а затем в юношу. Наконец он стал уменьшаться в росте, неотвратимо приближаясь к моменту своего рождения. Что произойдет после этого?

Глядя на мальчика, вокруг которого бегали игрушечные паровозики, я мысленно отсчитывал его возраст: пять, четыре, три, два, один год...

И в этот момент два поезда столкнулись на стрелке и сошли с рельс. Опора под моими руками исчезла, и я упал во весь рост, подмяв под себя железнодорожные пути, вагоны, тоннель, маленький вокзальчик и целый лес деревьев. Все эти игрушки с невероятным числом углов и острых краев впились в мое тело. Поднявшись на четвереньки, я подполз к тому месту, где находился Дед.

На полу лежал младенец, едва ли старше месяца. Вел он себя так, как и положено: дергал ножками, размахивал кулачками и пускал пузыри. Вот только взгляд у него был совсем не детский. Глядя в его глаза, можно было подумать. что он помнит все произошедшее с ним и только несформированный еще голосовой аппарат не позволяет ему высказать свое мнение на этот счет.

Я взял младенца на руки и отнес его на кровать.

После этого я вернулся в свою квартиру и вызвал по телефону милицию, сказав, что, случайно увидев соседскую квартиру раскрытую настежь, обнаружил в ней грудного ребенка.

А что мне еще оставалось? Нянчиться с ребенком самому? Или честно признаться, что это сам Дед, не без моей помощь превратившийся в младенца, и отправиться после этого на психиатрическое обследование?

Младенца забрали. У деда, как выяснилось, не было ни родственников, ни друзей, поэтому и разыскивали пропавшего, скорее всего, без особого рвения. Через пару месяцев в его квартиру въехали новые жильца.

Я купил себе электрическую железную дорогу и попробовал собрать из нее такую же конструкцию, которую, упав, сломал в квартире Деда. Но в собранной мной системе разбитые яйца не желали снова становиться целыми. Наверное, важны были какие-то мелочи, которые я все время упускал: размеры рельсовых петель, скорость движения поездов, количество вагонов в составах или расположение на путях туннелей и станций. Да мало ли что еще. А, может быть, системе было нужно вполне определенное место в пространстве, особая точка, которая находилась в квартире Деда.

Провозившись с железной дорогой весь летний отпуск, я собрал ее в коробку и засунул далеко под кровать.

Я подумал, что собрав свою железную дорогу, Дед тем самым нарушил один из основополагающих законов мироздания, гласящий, что время не способно течь вспять. И, кто знает, быть может, именно за это он и понес заслуженное наказание, превратившись в младенца, чей разум неспособен оценивать последствия совершаемых им поступков.

Независимо от того, нравится нам это или нет, но в мире существуют области непознанного, куда человеку лучше и не заглядывать. Иначе, сами того не желая, мы можем нарушить то весьма неустойчивое равновесие, благодаря которому мир, в котором мы живем, существует.

* * *

Автор: Алексей Калугин. Author: Aleksey Kalugin