Лошадь, шедшая впереди, остановилась перед самой межой, словно уперлась в невидимую преграду. Ткнувшись мордой в телегу, встала и другая лошадь. Позади третьей и последней телеги остановились, сгрудившись, шедшие пешком бабы и старики. Молча и неподвижно стояли они под мелким холодным осенним дождем, который сыпал, не переставая, с серого неба с самого утра и давно уже промочил насквозь всю одежду, что была на людях.

Лошади стояли, опустив морды к земле. От спин их, по выступающим хребтам которых время от времени пробегала крупная дрожь, поднимался пар. Лошади были голодны, но даже и на пытались отыскать что-либо съедобное среди клочьев бурой гнилой травы под ногами.

— Чего встали-то, Петрович? — Крикнул кто-то сзади.

Сидевший боком на передней телеге мужик с торчащей клочьями, будто повыдранной, бородой, одетый в зеленую английскую шинель и островерхую шапку, обернулся и взглядом из подлобья окинул следовавших за ним. Вместе с детьми и древними старухами, сидевшими на телегах, всего их было человек тридцать.

— Межа! — Отрывисто бросил он и звучно сплюнул.

По другую сторону межи расстилалось невозделанное поле, а чуть дальше, — лиственный лес. Несмотря на позднюю осень, трава по ту сторону межи сохраняла еще зеленоватый оттенок.

— Так знали же, что межа будет, — не так громко и решительно, как в первый раз прокричал все тот же голос сзади.

— Что ж, так и будем стоять здесь и мокнуть? — Слабо поддержал его едва слышный женский голос.

— Знать-то знали, — наклоня голову, пробубнил Петрович. — А поди ж ты, переступи ее...

Сидевшая рядом на телеге женщина, завернутая с головы по пояс в плотное, шерстяное клетчатое покрывало, тронула его за плечо.

— Может быть, надо было по большаку? — Неуверенно спросила она.

— По большаку? — Окрысился на нее Петрович. — Далеко бы мы ушли по большаку!

Из леса по ту сторону межи выехали двое всадников. Спустившись с невысокого пригорка, они рысью двинулись в сторону замершего у межи обоза.

Всадники остановились в метре от межи, не переступая ее.

Старшему из них — лет шестьдесят, младшему — чуть больше двадцати. Несмотря на разницу в возрасте, всадники разительно похожи друг на друга. Черты лиц у обоих тонкие, носы большие, горбатые. Волосы густые, темно-русые, длинные. На старшем надет волчья доха мехом внутрь, на младшем — короткая куртку, тоже волчья. Кони под ними добрые, ухоженные, откормленные. На седлах у обоих винтовки лежат: не охотничьи берданки — заграничные карабины. Старший недовольно брови хмурит, младший едва заметно левым уголком рта ухмыляется.

Петрович, нервно теребя вожжи, смотрел то на всадников, то на мокрый, обвисший лошадиный хвост.

— Здравствуй, Захарий, — вымолвил он, наконец, запинаясь.

— Чего надо? — Спросил в ответ старший из всадников.

— В Катино мы перебираемся, сказал Петрович. — Конец, стало быть нашему Долгому.

— С дороги, что ли, сбились, — усмехнулся Захарий.

Петрович тяжко вздохнул.

— Торопимся мы, Захарий. Вчера к нам в Долгое отряд приходил. Комиссар сказал, что ежели в три дня не поставим двадцать молодых парней под ружье в Красную Армию, то все мы будем считаться пособниками бандитов, и село наше сожгут. А где ж нам для них солдат сыскать? Кто уже у них, кто к атаману ушел, кто неизвестно куда подался. Вот, — Петрович, откинув руку, указал за спину. — Вот — все, кто остались.

Захарий покачал головой, то ли с сочувствием, то ли с осуждением.

— Так что ж ты им этого не объяснил?

Петрович безнадежно махнул рукой.

— Поди, поговори с ними. Ихний комиссар мне в бороду наганом тычет да орет: «У меня приказ!». А коли, говорит, все ваши парни к бандитам сбежали, так, стало быть, и вы есть бандитские прихвостни, которым не будет ни жалости, ни снисхождения.

Захарий хмыкнул, неопределенно как-то.

— И что же вы все свои хозяйства побросали, дома оставили? А скот как же?

— Какой там скот, после всех реквизиций в деревне только три клячи и осталось. А дома, — Петрович обреченно развел руками. — Все одно пожгут.

Младший всадник негромко присвистнул.

— Ну, народ.., — начал было он, но Захарий бросил на него быстрый предупреждающий взгляд, и молодой осекся, умолк.

— Что ж дальше-то делать будете?

— В Катино идем. Родня там у многих, — не откажут в приюте. Зима ведь на носу.

— Думаете, туда реквизиторы не нагрянут?

— Так то не раньше весны будет. А нам бы хоть перезимовать.

— А дальше куда?

— Там видно будет. На бога одна надежда и остается.

Молодой громко хохотнул.

Захарий тоже не сдержал усмешки.

— Что-то до сих пор не очень-то вам ваш бог помогал, — сказал он.

Петрович, понуро склонив голову, ничего не ответил. Старуха, сидевшая позади него, принялась быстро и часто креститься, бормоча слова молитвы.

— А от меня-то вам что нужно? — Спросил Захарий, обращаясь сразу ко всем.

— В Катино б нам, — ответил опять Петрович.

— Я большак не закрывал.

— Так долго по большаку-то...

— По моей земле проехать хотите?

— По большаку нас завтра к полудню нагонят. Пропусти нас, Захарий, — взмолился Петрович. — Всю жизнь бога за тебя молить будем.

— Да на что мне ваш бог, — снова усмехнулся Захарий. — А самим-то вам долго ли жить осталось? До весны, когда красноармейцы в Катино придут? Я когда пять лет назад землю эту покупал, предупреждал, ни один человек шагу через межу на сделает. Запамятовал, Петрович?

— Помню я все, Захарий. В мире ж и согласии мы все это время жили. Да времена-то сейчас другие. Большевики, что царя убили, землю общей велят считать.

— Ну, так и иди к этим большевикам. А эта земля моей была, моей и останется. Мне ни бог, ни большевики — не указ.

— Это пока он не добрался до тебя, Захарий, — мрачно произнесла женщина, завернутая в покрывало.

Петрович резко ткнул ее локтем, чтобы помалкивала.

— И не доберутся, — наклонившись вперед, Захарий положил руку на приклад винтовки. — Без моего согласи на мою землю никто не ступит.

— Винтовки у вас хорошие, да только у них пулемет, — Петрович провел мокрой ладонью по мокрой бороде. — Злые они, все равно что псы.

— Да что мне их пулемет, — Захарий выпрямился в седле и провел рукой по лошадиной гриве. — Есть межа. Вы то ее переступить не смогли.

— О милости тебя просим, Захарий. Пропусти нас, мы краем леса пройдем.

— Хорошо, — на удивление легко согласился Захарий. — Только до ночи вам в Катино все равно не добраться. Поезжайте за мной. Переночуете у меня на дворе. Все ж не в лесу.

Не ожидавший такого поворота Петрович сорвал с головы шапку и прижал ее к груди.

Не слушая его благодарностей, Захарий развернул коня.

— Поезжай вперед, — сказал он своему спутнику. — Предупреди мать, что гости у нас будут.

Молодой кивнул, лихо гикнул и пустил коня в галоп.

Захарий ехал впереди, сдерживая нетерпеливого коня, непривыкшего передвигаться шагом. За ним медленно тащился обоз, усталые, некормленные кони еле передвигали ноги.

Лес на время укрыл людей от дождя. Когда они миновали его и вышли к дому Захария, уже начало темнеть. В окнах низкого длинного дома с дверью посередине горели огни. Крыша у дома была почти плоская, труба торчала где-то с краю, но постройка была добротная, крепкая. С боку к дому был пристроен амбар. С другой стороны, под углом — большой, вместительный хлев. Глядя на странный дом, Петрович задумчиво поскреб бороду, — таких домов в здешних местах никто не строил.

Захарий спрыгнул с лошади. Поводья и винтовку отдал подошедшему парню, который уже скинул в доме свою волчью куртку. На подошедшего сзади Петровича Захарий глянул без особого дружелюбия.

— Распряги лошадей, — веле он. — Брат их накормит. Сами располагайтесь в хлеву.

Петрович удивленно посмотрел на пустой загон для скота.

— А скотина твоя где ж? — Спросил он, глупо хлопая глазами.

— Продал, — коротко ответил Захарий.

— И выгодно?

— Не жалуюсь.

— И кто же покупатель?

— А не твое дело, — Захарий отвернулся от старика и пошел к дому.

— Да это ж я так, для разговора...

Не дожавшись ответа, Петрович засунул руки в карманы шинели и пошел под навес.

Захарий отворил дверь и вошел в дом.

В доме была только одна большая комната, освещенная керосиновыми лампами, стоящими на длинном досчатом столе и на полках. В левом конце комнаты жарко пылал очаг. Рядом с ним на низком табурете сиделя седая старуха и ковыряла палкой угли.

Захарий снял доху и повесил ее возле огня.

— Гости у нас, мам, — сказал Захарий. — И завтра, наверное, тоже будут.

— Мне Стан уже сказа, — не отрывая взгляд от горящий углей ответил старуха. — Мы всегда готовы принять гостей.

Захарий наклонился и поцеловал седые волосы на голове старухи.

* * *

Утром Стан выпустил в загон стадо овец, бросил им сена, налил в корыта воды. Овцы испуганно жались в дальнем углу загона.

Из дома вышел Захарий.

— Ну, как они? — Спросил он Стана.

— В порядке, — ответил тот. — Пообвыкнуться немного, и можно будет перегонять.

Захарий встал рядом с ним и облокотился на изгородь.

— Да, не зря мы в эти места перебрались, — довольно произнес он. — А сначала я не верил Ушастому: чтобы столько овец...

— И место подходящее, и время, — согласно кивнул Стан. — Вот только надолго ли хватит?

— Если и дальше все будет идти, как и сейчас, то надолго, — Захарий хлопнул Стана по плечу. — У нас сегодня новые гости будут.

— Пойдем встречать?

— Нет. Эти сами доберутся. Ты к их приходу убери лошадей и телеги. Лошадей отпусти, а телеги с поклажей — в овраг.

Отделившись от плотно сбившихся в кучу овец, большой серый баран медленно, опасливо подошел к кормушке, схватил клок сена и отбежал в сторону, счастливый и гордый своей храбростью.

* * *

Под вечер на двор вкатила запряженная парой лошадей телега, выкрашенная в красный цвет, да еще и с пулеметом «максим», пристроенным на задке. На телеге, свесив ноги, сидели трое человек. Следом за ней шли еще человек десять с винтовками, одетые в заношенные, промокшие и обвислые серые шинели.

Захарий в распахнутой волчьей дохе стоял, опершись локтями на перекладину изгороди и смотрел, прищурив глаз, на прибывших. Рядом с ним сидел на перевернутом корыте Стан.

С телеги спрыгнул невысокого роста человек, одетый в черную, перепоясанную портупеей, кожанку. Поправив на голове такую же кожаную фуражку со звездой, он широким, уверенным шагом подошел к хозяевам. Бегло взглянув на Стана, он поднял голову и сверкнул стеклышками маленьких круглых очков на Захария.

— Кто такие? — Визгливым голосом, которому, тем не менее, старался придать грозность, потребовал ответа он.

— А ты кто будешь? — Без особого интереса спросил Захарий.

— Я комиссар здешнего уезда по особым делам Моторин, — возвестил, набычившись, очкастый.

— И что за особые дела у тебя? — По-прежнему вяло поинтересовался Захарий.

— Преследую беглых бандитских прихвостней, — гордо сообщил Моторин. О том, что на первый его вопрос Захарий так и не ответил, он, похоже, забыл. — Вы их должны были видеть.

Комиссар перевел вопросительный взгяд с молчавшего Захария на Стана. Но Стан, не обращая на него никакого внимания, с улыбкой наблюдал за замерзшими, промокшими солдатами, сгрудившимися с поднятыми воротниками вокруг телеги.

— Группа бандитских пособников, по имеющимся у меня сведениями, направляется в село Катино, — Моторин вновь обращался к Захарию, — тот, по крайней мере, смотрел на него. — По большаку они не пошли, следовательно, должны были пройти где-то здесь, поблизости.

— Бандитов я не видел, — лениво произнес Захарий. — А прошлой ночью останавливались у меня на дворе человек тридцать стариков и детей.

Глаза Моторина сверкнули за стеклышками очков.

— Куда ушли? Когда?

— В Катино, утром.

— Не доберусь я никак до этого Катино! — Раздраженно хлопнул ладонью по тощему бедру комиссар.

— Да, добраться непросто, — согласился с ним Захарий. — Болота кругом.

— Ничего, весной мы этот рассадник бандитизма прихлопнем, — уверенно пообещал Моторин.

— Ну-ну, — с неопределенной интонацией произнес Захарий.

Стан, не поднимая головы, хохотнул.

Моторин насторожился. Окинул взгядом дом, амбар, хлев, загон для скота с гуляющими по нему овцами.

— А вы, стало быть, кулаки. Скрываетесь здесь, в лесу, от экспроприации.

— Живем мы здесь, — поправил его Захарий. — Межу видели? Вся земля до нее — моя.

— Вся земля теперь народная, — Моторин подтянул ремень и посмотрел через плечо на свое промокшее воинство. — Значит так, — объявил он Захарию. — С вашей семейкой мы в другой раз разберемся. Сейчас у нас задача — бандитских пособников догнать. Сегодня мы уже никуда не пойдем, заночуем здесь. Людей моих надо накормить.

— Это просьба? — Чуть приподнял левую бровь Захария.

— Приказ, — сказал Моторин и красноречивым жестом положил руку на кобуру.

— А если я не подчинюсь?

Моторин вытащил из кобуры револьвер и показал его Захарию.

— Тогда будешь разговаривать с ним.

— Бог создал людей, а полковник Кольт сделал их равными, — подняв голову, объявил Стан.

— Не умничай, — злобно зыркнул на него комиссар.

Оторвав спину от забора, Захарий выпрямился и ободряюще похлопал комиссара по плечу.

Моторин нервно дернулся.

— Все в порядке, — успокоил его Захарий. — Пусть ваши люди устравиваются в хлеву, там тепло и сухо. Овец на ночь я оставлю в загоне, они ко всему привычные. У дверей в хлев есть очаг. Разводите огонь, ставьте котел, брат принесет вам крупы и хлеба.

Моторин бросил красноречивый взгляд на загон с овцами.

— Пустой кашей здоровых мужиков не накормишь, — заметил он.

— Все в вашей власти, — Захарий широко взмахнул рукой, указывая на овец. — Выбирайте любую, режьте. Вы же это умеете.

Повернувшись к комиссару спиной, Захарий зашагал к дому.

— Имей в виду, на ночь мы выставим охрану! — Крикнул вслед ему Моторин.

Захарий, не оборачиваясь, махнул на ходу рукой.

Стан поднялся с корыта и, склонившись к Моторину, который был почти на голову ниже его, давясь смехом, произнес:

— Овцы только тощеваты. Не обессудь. Сам понимаешь, время сейчас какое...

* * *

Утром, к тому времени, когда Захарий вышел из дома, Стан уже накормил и напоил овец и теперь, сидя на корточках, дразнил костью, на которой еще оставался клок мяса, с дюжину привязанных к изгороди собак. Псы громко лаяли, норовя ухватить проплывающую у носа кость.

— Ну как псы? — Спросил, подойдя к Стану, Захарий.

— Собачки что надо, — с гордостью произнес Стан, поднимаясь на ноги и бросая кость собакам. — Голодные и злые. Только вон тот черный кобель, — Стан взглядом указал на привязанного с краю пса, самого маленького в стае, трусливо прятавшего хвост между ног и даже не бросившегося в общую свару за кость. — Слепой почти и нюх у него отбит. Придется, видно, пристрелить.

* * *

Автор: Алексей Калугин. Author: Aleksey Kalugin